вторник, 15 октября 2024
,
USD/KZT: 425.67 EUR/KZT: 496.42 RUR/KZT: 5.81
Подведены итоги рекламно-медийной конференции AdTribune-2022 Қаңтар оқиғасында қаза тапқан 4 жасар қызға арналған мурал пайда болды В Казахстане планируется ввести принудительный труд в качестве наказания за административные правонарушения Референдум - проверка общества на гражданскую зрелость - Токаев Екінші Республиканың негізін қалаймыз – Тоқаев Генпрокуратура обратилась к казахстанцам в преддверие референдума Бәрпібаевтың жеке ұшағына қатысты тексеріс басталды Маңғыстауда әкім орынбасары екінші рет қызметінен шеттетілді Тенге остается во власти эмоций Ресей өкілі Ердоғанның әскери операциясына қарсы екенін айтты Обновление парка сельхозтехники обсудили фермеры и машиностроители Казахстана Цены на сахар за год выросли на 61% Научно-производственный комплекс «Фитохимия» вернут в госсобственность Сколько налогов уплачено в бюджет с начала года? Новым гендиректором «Казахавтодора» стал экс-председатель комитета транспорта МИИР РК Американский генерал заявил об угрозе для США со стороны России Меркель впервые публично осудила Россию и поддержала Украину Байден призвал ужесточить контроль за оборотом оружия в США Супругу Мамая задержали после вывешивания баннера в поддержку политика в Алматы Казахстан и Южная Корея обсудили стратегическое партнерство Персональный охранник за 850 тыс тенге: Депутат прокомментировал скандальное объявление Россия и ОПЕК решили увеличить план добычи нефти Рау: Алдағы референдум – саяси ерік-жігердің айрықша белгісі Нью-Делиде Абай мүсіні орнатылды «Свобода 55»: иммерсивный аудиоспектакль про выбор, свободу и январские события

Слабоумие и бумага

Казахстанский беллетрист получил известную литературную награду, но дурная традиция славить успех соотечественника как общегосударственное достижение в данном случае будет особенно неуместна.

Черная книга казахстанских рекордов пополнилась новым достижением. 21 апреля оргкомитет "Русской премии" огласил список победителей за 2016 год. Специальный приз в номинации с дислексивным названием "За вклад в развитие и сбережение традиций русской культуры за пределами Российской Федерации" достался гражданину РК и широко известному в узких кругах литературному активисту Михаилу Земскову. Высокий ареопаг пришёл к выводу, что созданная им "Открытая литературная школа Алматы" [ОЛША] соответствует конкурсным критериям.

"Русская премия" существует 11 лет и вручается русскоязычным писателям, проживающим за российской границей. Казахстанцы становились её лауреатами пять раз и трижды это были авторы, несостоятельность которых имела прямо-таки вызывающий характер. В первую чемпионскую тройку в 2005 году попал Земсков со сборником графоманских сочинений "Алма-атинские истории". Через пять лет в олимпийцы был произведён его друг и соратник по активизму Юрий Серебрянский, под видом короткой повести презентовавший россыпь слабо связанных между собой лытдыбровских заметок о работе, путешествиях и алкогольных посиделках. В 2014 он стал лауреатом повторно, но уже как гражданин Польши. Изменилась прописка, но не качество прозы – повесть "Пражаки" походила уже вовсе на верлибры декадентствующего отрока.

В 2013 премию получил Илья Одегов, чья профнепригодность носит такой же карикатурный характер, а вот градус самовлюбленности будет, пожалуй, выше, чем у его любезных компаньонов вместе взятых.

Подобно тому, как экономическая интеграция привела к деградации казахстанского реального сектора, аналогичным образом работа кремлевского PR-департамента оказала отечественной арт-сфере весьма сомнительную услугу. Награждая книги евразайцев из союзного сопределья, жюри руководствовалось не эстетическими критериями, а нормами гумилевской политкорректности, одновременно дискредитируя премию и безмерно преумножая ЧСВ откровенных бракоделов.

Господин Земсков настолько уверовал в собственную компетентность, что решил обучать искусству изящной словесности пробующих перо сограждан. "Многим вещам я сам целенаправленно учился", - пояснил он в интервью, - "как выстраивать сюжет, как выстраивать композицию, как потом работать с текстом, как его редактировать".

Удивительной силы признание, поскольку любой мало-мальски начитанный человек, рискнувший ознакомиться с опусами премированного пестуна, быстро поймёт, что ни одним из этих навыков великодушный сэнсэй не владеет от слова абсолютно.

Примитивный словарный запас, колченогий синтаксис, невнятная пунктуация, полное неумение рассказывать историю и совершенно дикие представления о жизни, да и отсутствие какого-либо к ней интереса.

Возьмём для примера роман "Когда "Мерло" теряет вкус" – напечатанный алматинским издательством "СаГа" в 2013 году и в наибольшей степени раскрученный лояльной медиа-тусовкой.

На первых же страницах читатель, - который наивно купился на базарный слоган "Читай казахстанское", - узнаёт, что джентльмен, преподающий другим культуру письменной речи, лишен даже элементарного чувства таковой. "Алиби-то есть"? – спрашивает главгероя таксист, узнав, что у того амурный соперник угодил в больницу после ДТП.

Даже если закрыть глаза на невероятную шизофреничность вопроса [алматинские бомбилы, конечно, большие эксцентрики, но не персонажи "Твин Пикса"] – как можно сочинить подобную фразу, произнести вслух и всё-таки оставить на бумаге, ещё и повторив в качестве ударной эпифоры?

По сюжету, бывший алматинец Егор, - заделавшийся модным московским художником, - получает телеграмму от тяжело захворавшей матери и спешно отправляется на родину [телефонная связь в родительской квартире отключена, а мобильником персонажи пользуются только с разрешения автора]. По приезде выясняется, что маман в отличном состоянии, собирается замуж за мутного типа и никаких телеграмм не отправляла. Протагонист остаётся погостить ещё немного, встречает старого друга, заводит новых и всё заверте… Земсков пытается рассказать историю почти детективную, но мотив "преступления" [фейковая депеша] до крайности нелеп, его раскрытие смехотворно, а концовка написана вообще от балды. Высосанный из пальца сюжет вязнет в бессмысленных эпизодах, бредовых размышлениях и корявых диалогах. Текст напоминает залитое дождем поле, в котором чавкает и спотыкается на каждом шагу сам автор, не в силах порой описать простейшее действие, зрелище или явление.

"Понаблюдал за фигуристами, тренирующимися на катке. Шести-семилетние дети катались вместе с двенадцати-тринадцатилетними. При этом малыши иногда показывали лучшее умение и исполняли более сложные фигуры, чем их старшие товарищи".

Это вообще что? Верно: фрагмент сочиненный хранителем традиций русской культуры и преподавателем литературного мастерства.

Начало главы:

"После приятной прогулки мы с Наташей оказались около величественного здания оперы и балета" [Нет, это аккуратно, помогая себе языком, выводила всё же старательная посредственность из 7 "В"].

Далее:

"Стиль этот характерен для всех среднеазиатских республик, и подобные здания (иногда похожие, как близнецы-братья), построенные обычно в 30-50-х годах ХХ-го века, можно встретить и в Душанбе, и в Бишкеке, и в Алматы, и в Самарканде. Театр был окружён небольшим узорчатым сквером с фонтанами".

Или алконавт-поденщик, что составляет тексты для государственных телеканалов.

Временами кажется, что Земсков панически боится говорить своим языком и способен изъясняться только газетными штампами самого низкого пошиба.

"Первым делом я нажал тугую кнопку на исправленном магнитофоне. "Белый снег, серый лёд на потрескавшейся земле…" – неповторимый, немного скрипучий, [зачем запятая?] голос Виктора Цоя. Песни, которые никогда не постареют…"

Песни, пожалуй, и впрямь не постареют, а вот подобные перлы стыдно было отпускать ещё лет 30 назад. Многоточие, кстати, авторское. Как и все немощные сочинители, не уверенные в силе своих слов, лауреат пытается передать эмоции через пунктуацию. Не злоупотреблять восклицательными знаками, - особенно в сочетании с вопросом, - ума ещё хватает [лауреат все-таки], а вот многоточие зияет на каждой второй странице и всякий раз выглядит размашистой росписью автора в собственном поражении.

Но главный костыль любого бедолаги, страдающего литературным какогенезом – это, конечно, наречия. И Земсков хватается за них всякий раз, когда ступает в область, где острее всего осознаёт свою отчаянную беспомощность перед стихией бытия – в диалогах.

"- А как иначе? - пренебрежительно отмахнулся он".

"- Хочу в Москву… - мечтательно проговорила она".

"- Ну не знаю… - неуверенно улыбнулся Евгений Иванович".

"- "Приемлемая"… - с усмешкой передразнил Алексей".

"- Сын Ирины?! – вдруг восторженно воскликнул Кайрат".

"- А к тебе можно будет ездить? – почти испуганно спросила Катя".

"- Ты врешь… - расстроилась она".

На протяжении всего тоскливого повествования персонажи не могут сказать двух слов без того чтобы усмехнуться, рассмеяться, улыбнуться, хихикнуть, вздохнуть, разочарованно или задумчиво протянуть. Всё с извиняющимся тоном, виноватой улыбкой, самодовольно, простодушно, неуверенно, с наигранным возмущением, напускным беспокойством или "равнодушным выражением лица", да ещё и "уважительно пожимая руку".

Оно, конечно, учитель писательского ремесла не обязан быть великим мастером слова, но вычищение сорняков-предикатов с диалоговых грядок – это азы. Совет, которым делятся все литературные звёзды, превратившие его в хорошую догму, повторяемую в любом специализированном пособии.

Чему же учит г-н Земсков тех, кого приручил? Аналогии с многочисленными бизнес-коучерами, не создавшими ни одного работающего предприятия, напрашиваются сами собой.

[Нет, стоимость обучения в ОЛША символическая, так что и капитал компания лауреатов, - Серебрянский, Одегов и ещё несколько безвестных хранителей тоже там преподают, - рубит сугубо символический. Людям безответно влюбленным в искусство такая валюта гораздо ценнее презренного злата]

Гораздо больше интересует вопрос о мотивах, которые двигали членами жюри. Как могли маститые критики, писатели и главреды "толстяков" увидеть в косноязычных записках Михаила Земскова литературу? Быть может, они закрыли глаза на язык, слог, стиль и нарративную кашу в обмен на некую правду жизни, честное и неожиданное описание реалий бывшей союзной республики?

Но и этого в книгах казахстанского сберегателя русской культуры найти нельзя.

В граненом стакане с прокисшим "Мерло" подобно сигаретным бычкам плавают названия нескольких южно-столичных достопримечательностей – иначе и догадаться было нельзя, что дело происходит в богохранимой Казахии. На двухстах страницах, среди кучи второстепенных героев, встречается несколько азиатских имен в пустяковых микро-эпизодах. Аж на четырёх страницах задерживается казах, который при встрече с незнакомым московским художником впадаёт в эйфорию схожую с реакцией папуаса при виде первого белого колонизатора. Тут и назойливое восточное гостеприимство с обильно накрытым дастарханом, и фриковатая задушевность с троекратными лобзаньями и рассказами про папу-маму, и болтливая туземная суетливость – в литературе староамериканского юга так изображались индейцы и чернокожие.

В первом земсковом романе "Перигей" действие происходит в России [близкое тоталитарное будущее, возрождение железного занавеса, вот это всё] и Казахстан там лишь мимоходом упоминается. В романе "Сектант", - хилом закосе под оккультный триллер дэнбрауновского розлива, - действие происходит в Фатерлянде, но показан он глазами московских шизотериков, путешествующих по региону в поисках магического артефакта. Азиатская реальность видится им территорией экзотической чернухи и консервативного мистицизма – как видимо и самому автору.

Последняя его вещь, опубликованная "Дружбой народов" в 2015 году повесть "Слабоумие" в этом отношении носит характер какой-то самопародии. Это не фантастика [лишь унылая и топорно написанная мелодрама], но место действия – выдуманная страна, похожая на продукт евразийской интеграции. В безыменном городе протекает бурная политическая жизнь с массовыми протестами в таких универсальных постсоветских локациях как Старая площадь, Ботанический бульвар и памятник Пушкину. Идёт предвыборная кампания за кресло градоначальника – фамилия действующего мэра Беркеев, а его конкурента от оппозиции зовут Марат Сапиев. Впрочем, больше никакой азиатчины и конкретики в тексте нет. Только натужные треволнения героя, в котором легко угадывается сам писатель – автор нескольких никому ненужных книг, работающий над романом о "событиях в Кызыл-Таше" [намек то ли на Кызылагашское наводнение, либо на Жанаозен показался ему, наверное, героической крамолой].

Образ беспокойной пассии он напрямую списал с экзальтированной алматинской арт-деятельницы, чем несказанно её огорчил. Театральная художница увидела в этом вероломное покушение на приватность, хотя сочинение Земскова, - как и все предыдущие, - нашим добрым согражданам глубоко неинтересно. Вымученные аллюзии и парочка казахских фамилий это явно не то, чем можно подкупить читающую публику и уж точно не тот набор, которым приобщают к словесности широкие народные слои.

Странно, что этого не понимают российские литературные гранды, сватающие нам в качестве "русской культуры" несъедобную смесь из воинствующей бесталанности и латентного шовинизма.

Оставить комментарий

Культурная среда

Страницы:1 2 3 4 5 6 ... 33