, 
Произвольные заметки по поводу новых телебиографий Сталина и Гитлера
Столько всего в эти дни думается, о чем стоит написать, но вот только что вышел или должен выйти документальный телесериал Виктора Правдюка «Дело» Иосифа Сталина» и только что появилось сообщение в Die Welt о телесериале Ники Штейна (Niki Stein), посвященном биографии Гитлера. И опять возвращаюсь к теме, которой слегка коснулся в предыдущем тексте, жгучий интерес к которой не ослабевает и в Европе, и в Америке, особенно в Германии и России.
Два абсолютных диктатора, два тоталитарных режима двигались навстречу друг другу, как два локомотива по одной колее. Столкновение было неотвратимо. Сколько было написано биографий, сколько документальных и недокументальных фильмов — сколько всего было написано и показано о Гитлере и Сталине, как и вообще обо всем, что привело ко второй мировой катастрофе прошлого века. Но нет предела. И тут спрос рождает предложение. А спрос не падает — растет. Не буду даже касаться причин. Если основательно, то надо углубляться в масспсихологию, политфилософию, историю, а поверхностно — не стоит, да и много об этом доступно прочесть.
Их культ создавался далеко не только собственным пропагандистским аппаратом. И западные интеллектуалы немало преуспели на этом поприще. Автор «Огня»» и «Манифеста интеллектуалов» Анри Барбюс писал о Сталине в 1935-м: «Во весь свой гигантский рост он возвышается над Европой и над Азией, над прошедшим и над будущим. Это самый знаменитый и в то же время самый неизведанный человек в мире». Духовный лидер Индии, и не только Индии, Махатма Ганди о Гитлере в газете Harijan от 22 июня 1941-го: «Немцы будущих поколений будут чествовать господина Гитлера как гения, как смелого человека, несравненного организатора и более того. (Germans of future generations will honour Herr Hitler as a genius, as a brave man, a matchless organizer and much more)».
История — бесконечный процесс ревизии прошлого. Осмысливая настоящее, мы неизбежно исходим из известного нам прошлого. Банальная, конечно, мысль. Не менее банально и то, что чем дальше в историческом времени отодвигаются исторические персонажи, тем более снисходительны к ним историки, вынося за скобки неприглядные моменты, сопутствующие их свершениям. Великий Цезарь широко применял проскрипционные списки, санкционировавшие массовые убийства римлянами своих соотечественников, политических противников диктатора. Пьяные буйства «солнечноликого» Александра Македонского, после победы над персами сжегшего их столицу Персеполь с жителями, — бессмысленный акт ужаснувшего современников вандализма. Отрубленные головы феллахов, покрывшие Нил, когда Наполеон занял Каир в ходе бессмысленного, унесшего десятки тысяч жизней Египетского похода. Массовые казни и собственноручные кошмарные пытки Петра I, мучительно казнившего собственного сына.
А что в историческом «сухом остатке»? Великие свершения. И созданная Сталиным ни с чем не сравнимая по изощренности и масштабам машина государственного террора, и созданная Гитлером индустриальная технология истребления миллионов по этническому признаку — всё это прохановы в России и ирвинги на Западе уже сейчас пытаются отодвинуть на задний план, создавая мифы об успехах проведенной их кумирами социальной вивисекции.
Взаимопритяжение, взаимопонимание, даже взаимовосхищение двух тоталитарных диктаторов росло в предвоенные годы. Об этом тоже много написано. С напряженным вниманием и интересом следили они друг за другом. Их отношение к другим главным акторам на политсцене тех лет было различным. Гитлер презирал их всех, кроме Сталина: Черчилль — находящийся под еврейским влиянием алкоголик; Рузвельт — находящийся под еврейским влиянием сифилитик. (В одно из ночных застолий он утверждал, что инвалидность Рузвельта — не последствие перенесенного полиомиелита, а сифилиса.) С презрением называл «червями» Чемберлена, Даладье, Галифакса и Боннэ. Сталин же вызывает его восхищение. В часто цитируемых «застольных разговорах» он говорит о его гениальности: «...Сталин, которого я считаю гением и открыто восхищаюсь им...» или «к Сталину безусловно нужно относиться с уважением...» и т. п. Риббентроп в мемуарах вспоминает разговор с Гитлером после Сталинграда: «Он говорил о Сталине с восхищением. Он сказал: на этом примере видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. <...> Своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека. Если он когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему всё свое уважение». Сталин в 1939-м: «Я знаю, как глубоко германская нация любит ее фюрера; я хочу поднять тост за этого великого человека» (мой перевод с английского. — Б. Р.).
Сталин, в отличие от Гитлера, слишком преувеличивал политический интеллект, широту политического мышления участников «мюнхенского сговора», наделяя их макиавеллиевскими свойствами, равными его собственным, в то время как они были способны лишь на реактивные решения по выходу из следующего один за другим кризисов. Сталин был лишен авантюризма. Он был холодно расчетлив («а сколько у папы дивизий?») и осторожен. Был способен отступать, чтобы затем контратаковать, и в политике, и в войне был терпелив.
«В ту минуту, когда Василевский доложил Сталину об окружении сталинградской группировки немцев, возле Сталина стоял его помощник Поскребышев. Сталин, не глядя на Поскребышева, несколько мгновений сидел с полузакрытыми глазами, точно засыпая. ...Это был час его торжества не только над живым врагом. Это был час его победы над прошлым... Медленно, не раскрывая глаз, с какой-то особенно мягкой, гортанной интонацией, он произнес: «Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанемся с тобой ни за что на свете». Поскребышев, глядя на седую, лысеющую голову Сталина, на его рябое лицо с закрытыми глазами, вдруг почувствовал, как у него похолодели пальцы» (Гроссман. «Жизнь и судьба»).
Сталин мерил Гитлера на свой аршин, не понимая, что Гитлер — игрок совсем другого темперамента (не только в политике: сравните спокойную, размеренную, с рефренами манеру речи Сталина и экзальтированную до словесного оргазма, с яростной жестикуляцией, с закатыванием глаз риторику Гитлера), что он авантюристичен, что он зачастую руководствовался интуицией и эмоциями больше, чем логикой и здравым смыслом. И в этом непонимании природы и мотивации политической стратегии и практики Гитлера заключалось самое серьезное, самое катастрофическое по последствиям заблуждение Сталина. Как, на мой взгляд, справедливо утверждает Марк Солонин, Сталин, руководствуясь здравым смыслом, логикой и наделяя этими качествами Гитлера, до последнего не верил, что тот начнет войну на два фронта, да и, как убедительно показывает Солонин, при количественном и качественном превосходстве советских вооружений и превосходящей численности Красной армии при всех ее проблемах. Приведу два примера. В одном благодаря интуиции и готовности рисковать он победил, в другом — потерпел поражение, от которого уже не оправился.
1. В марте 1936-го по решению Гитлера два десятка пехотных батальонов Рейхсвера в сопровождении нескольких самолетов пересекли демаркационную линию и вошли на территорию демилитаризованной по результатам Первой мировой войны Рейнской области. Это был откровенный вызов Франции и Англии. Ограниченные Версальским договором силы Германии намного уступали французским. Но Париж и Лондон не оказали никакого сопротивления. После войны, на допросе французскими офицерами Гудериан показал: «Если бы французы вмешались в Рейнскую область в 1936-м, мы бы проиграли всё, и падение Гитлера было бы неизбежным». Своему переводчику Паулю Шмидту Гитлер как-то сказал: «48 часов после марша в Рейнскую область были самыми изматывающими в моей жизни. Если бы французы нас атаковали, нам пришлось бы ретироваться с поджатыми хвостами между ног. Мы не могли бы оказать никакого сопротивления». Вся военная верхушка — военный министр Бломберг, командующий армией Фрич, начальник генштаба Бек — убеждала его, что это авантюра и она закончится неизбежным поражением. Он поставил ва-банк — и выиграл. Эта политическая победа Гитлера над Англией и Францией, продемонстрировавшая их неготовность к сопротивлению его вызовам, и одновременно его моральная победа над своим генералитетом стала прологом к развязыванию Второй мировой войны. Думаю, что Сталин ни за что не решился бы на подобный ход. Он был игрок другого стиля.
2. Блицкриг в Россию по плану «Барбаросса» должен был начаться не 22 июня, а 15 мая и завершиться через три месяца, то есть до осени. Климатические, погодные условия играли важнейшую роль: кошмар зимней войны в России не только владел сознанием разработчиков плана «Барбаросса», но и фюрером, немало читавшим о русской кампании Наполеона. Почему же, осознавая это, Гитлер передвинул нападение на 22 июня? Вот почему: 25 марта в Югославии произошел переворот. Правящий регент Павел был настроен прогермански, и Гитлер был уверен, что ему удалось запустить Белград на орбиту Берлина, что, в свою очередь, было ключевым моментом в его политике на Балканах. Но население, большинство политэлиты и армейская верхушка были настроены просоветски. Павел был свергнут. Пришедшие к власти генералы отказались ратифицировать фактически вассальный договор с Германией, но, не желая обострять отношения с Гитлером, предложили ему заключить вместо этого договор, сохраняющий лояльные отношения с Берлином, но предоставляющий Белграду большую независимость и, главное, не позволяющий использовать Югославию как транзитную территорию для германской армии в ее маневрах на Балканах. Исходя из избитой, но, тем не менее, неопровержимой максимы о том, что политика — это искусство возможного, исходя из высшего в тот момент приоритета реализации без промедления (сам же потом говорил, что медлить было уже недопустимо) плана «Барбаросса», Гитлер должен был бы смириться с этим, совсем не таким уж критическим в том раскладе карт фактом и найти, хотя бы на время (если уж на то пошло, расправился бы с югославами после победы над Россией!), новый модус в отношениях с Белградом. Так, полагаю, поступил бы Сталин, на протяжении всей своей политической биографии не раз доказывавший способность маневрировать, не поддаваясь эмоциям действовать исходя из соображений высшей целесообразности.
Но не Гитлер. Получив сообщение о перевороте, об отказе нового югославского премьера генерала Симовича следовать в фарватере его балканской политики, Гитлер воспринял это как личное оскорбление и впал в состояние неконтролируемого бешенства. Кейтель вспоминает, что он ворвался в комнату, где шло обсуждение деталей «Барбароссы», швырнул ему и Йодлю сообщение о перевороте и в ярости стал кричать, что его предали, что уничтожит Югославию как государство, и приказал немедленно атаковать ее. Кейтель пытался возражать, убедить его, что это поломает тщательно разработанные всеми службами планы и графики и отодвинет нападение на Россию с вытекающими из этого последствиями, но фюрер был непреклонен. Стратегически иррациональное желание наказать малую нацию, которая осмелилась стать поперек его воли, преобладало над здравым смыслом. И преподать урок другим: «Так будет с каждым, кто покусится».
В назидание этим другим Гитлер приказал люфтваффе полностью с воздуха разрушить Белград, что и было сделано. Разгром югославской армии, хотя и быстрый, но занял какое-то время. В результате нападение на Россию началось на пять недель позже. А если бы танки Гудериана подошли к Москве в августе, до наступления распутицы и морозов, до того, как в сентябре и затем в октябре «Рамзай» Зорге сообщил, что Япония не нападет на Россию, по получении которого Сталин двинул Дальневосточную армию на защиту Москвы?..
Гитлер, в отличие от Сталина, не был материалистом. Он был убежден, что национальность важнее, чем класс. Сталин только в момент военной катастрофы схватился за национализм, как тонущий за спасательный круг, а для Гитлера он был изначально базовой идеей его политического менталитета и политической практики. Гитлер положил этнический, расовый национализм в основу своего тоталитарного режима. Гитлер о славянах: «...низшая раса, которая размножается, как паразиты (an inferior race that breed like vermin)». Сталин о немцах (Антони Идену в марте 1935-го): «Немцы — великий и храбрый народ. Мы никогда не забываем это».
Сталин был империалистом-реалистом. Не будучи по природе расистом, он, возможно, учитывал практику британской колониальной политики и вообще опыт состоявшихся империй, абсорбировавших и коррумпировавших национальную элиту провинций и колоний. «Сталинская национальная политика» была основана на создании преданных режиму национальных кадров. И она была эффективной. Он не назначал наместниками в нацреспублики русских, как Гитлер немцев — Франка в Польше, Гейдриха в Чехословакии, Тербовена в Норвегии и т. д. Первые секретари компартий союзных республик были из местных, а вот уже вторые, контролирующие их, русские. Но «плавильный котел» из Советского Союза не получился, хотя надо признать, что мотто (мотто — афоризм, изречение, выставляемое в начале литературного произведения в качестве эпиграфа. — Прим. лит. ред.) «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз» не было совсем уж пустой агиткой. Как всегда бывало в истории империй в периоды ослабления центра под воздействием внешних или внутренних потрясений, в конце 1980-х вспыхнули, казалось бы, загашенные, но тлеющие угли национальной самостийности. Этнический национализм внес весомый вклад в разрушение Союза и разрушает Россию в наши дни. И боюсь, что разрушит. И никому ни в Евразии, ни в Европе лучше не станет. И ни в Америке. Не нужны нам ни «великие потрясения», ни «великая Россия». Нужна не имитационно, а реально демократическая, интегрированная, без великодержавных комплексов, благополучная Россия в ее нынешних границах.
Спасительная необходимость поддерживать социальную напряженность, мобилизационную готовность четко осознавалась и Гитлером, и Сталиным. (Это органично для тоталитарных режимов: маодзедуновская «культурная революция».) В ноябре 1938-го, после мюнхенского триумфа Гитлера, когда уже и Рейнская область, и Австрия, и Судеты были присоединены к Рейху, и всё это без единого выстрела, только его провидческой интуицией, его волей, — после всего этого он собирает редакторов газет и в секретной речи говорит, что недопустимо расслабляться, что для Германии мир и стабильность губительны, что это застой, ведущий к поражению, что необходимо постоянно поддерживать ожесточенность в народе и в этом функция германской прессы. И Сталин проводил такую же политику. «Эй, вратарь, готовься к бою! Часовым ты поставлен у ворот. Ты представь, что за тобою полоса пограничная идет...» (фильм 30-х годов о футболе).
А сколько написано о них как о верховных главнокомандующих! И в позитиве, и в негативе. Наполеон заметил как-то, не помню, по какому поводу, что в войне, как в проституции, непрофессионалы зачастую лучше профессионалов. Ни Сталина, ни Гитлера нельзя, конечно, отнести к сугубо профессионалам военного дела. И успехи, и провалы в войне относят на их счет. И тех и других немало. Не перечислишь. Есть среди военных историков их апологеты, есть и хулители. Последних больше. Разрушая культ Сталина, Хрущев утверждал, что Сталин руководил операциями по глобусу (!). Германские генералы после войны обвиняли Гитлера в неспособности руководить войсками, указывали на него как на причину всех военных поражений (The Fatal Decisions, Freiden and Richadson; The German Generals Talk, Liddell Hart). Интерес к военной истории и у того, и у другого был ненасыщаем. То, что Гитлер досконально изучал труды Мольтке и Шлиффена, — это понятно. Интереснее тот факт, что после смерти Сталина в его архиве были обнаружены сделанные им выписки из Клаузевица, Мольтке и даже Людендорфа. Он, судя по заметкам, основательно проработал «Стратегию», изданную в конце 20-х годов прошлого века и не устаревшую по сей день пророческую книгу Александра Андреевича Свечина («Обычная участь пророков — избиение камнями»), генштабиста, боевого генерала Первой мировой войны, перешедшего на службу в Красную армию, выдающегося военного мыслителя эпохи, создателя оправдавшей себя в ходе Второй мировой войны (1943) «теории стратегической обороны», репрессированного и расстрелянного в 1938-м.
Были ли они подготовлены к руководству войной, не имеющей прецедента ни по масштабу, ни по сложности операций, ни по разнообразию вооружений? В понимании характера грядущей войны Гитлер был на голову выше Сталина. Сталин долгое время был не в состоянии преодолеть стратегические и тактические представления времен Гражданской и Первой мировой войны. Неонодин, многие. Черчилль, междупрочим, вихчисле, вчемсампризнавался (I did not comprehend the violence of the revolution effected since the last war by the incursion of a mass of fast moving heavy armour. (Я не осознавал революцию, происшедшую после последней войны, заключающуюся в использовании быстро двигающихся бронетанковых масс)).
А Гитлер, испытавший на собственной шкуре, что такое окопная позиционная война, знал, понимал, что новая война будет совсем иной. Еще в 1932-м он объяснил, как и в чем будущая война будет отличаться от минувшей. Он проникся новаторскими идеями мобильной войны, поверил в приоритет танков, в обходные, фланговые операции, «котлы» и пр. и пр. Сталин же с большим опозданием пришел к пониманию этого. После рокового поражения в финской войне, в апреле 1940-го, на заседании Высшего Военного совета он обвинил военных руководителей в «приверженности традициям и опыту Гражданской войны» (он должен был прежде всего обвинять в этом и самого себя), потребовал переключиться на современную концепцию войны. Но было уже поздно.
Гитлер обладал выдающимся стратегическим мышлением и в политике, и в военной области. Он был мастером психологического манипулирования противником, сюрпризов и камуфляжа. Какая изощренная завеса дезинформации была создана в недели, предшествующие нападению, чтобы дезориентировать Сталина! Об этом стоит написать как-нибудь отдельно. Он мастерски играл на комплексах оппонентов, а это — высшее искусство стратегии. Он знал, как паникует Сталин после демонстрации в ходе финской кампании неготовности к войне Красной армии, деморализованной, обезглавленной «чистками» комсостава. Он знал, какой устрашающий эффект оказал на него фантастический по краткости и мастерству разгром современнейшей французской армии в обход линии Мажино. И он играл со Сталиным как кошка с мышкой. Опять же, это особая тема, как и всё, что касается руководства войной обоими диктаторами.
Но и Сталин продемонстрировал высокий класс в психологическом противостоянии с оппонентами в Тегеране и в Ялте. Кто бы что бы ни писал, выскажу свое, основанное на чтении многих источников, мнение: стремясь к объективности, неуместно принижать уровень их военно-стратегического мышления. Он был высок, несмотря на неизбежные в каждой длительной войне ошибки и поражения (Черчилль в Grand Alliance заметил, что «war is mainly a catalog of blunders» (война — это главным образом каталог ошибок, промахов)»... Возможно, имел в виду и собственный горький опыт).
Сталин творчески модифицировал ленинизм, приспосабливая его к текущему моменту и используя для утверждения своей абсолютной власти. Во второй половине 30-х годов он окончательно избавился от марксистских иллюзий, превратил международное коммунистическое движение в подконтрольную НКВД–ГРУ агентурную сеть. Из скорлупы коммунистического идеолога, практика-революционера вылупился изощренный политик — чистой пробы империалист, подчиняющий всё и вся безграничной экспансии и собственному обожествлению. Большевистская догматика служила ему подсобным материалом для достижения этих целей.
Гитлер, отстраивая Третий рейх и тоже не брезгуя при этом никакими средствами, будучи, как и Сталин, политическим оппортунистом, все-таки «не поступался принципами» и, в отличие от Сталина, сохранял преданность партийной «старой гвардии». При этом он ничего своего не привнес в идеологию нацизма. Никакие якобы его идеи ему не принадлежат. Всё почерпнуто из идеологического арсенала пангерманизма. Всё: теория жизненного пространства и право Германии на захват чужих земель; война как самоцель; мировая гегемония, как «миссия» Германии; расовое превосходство немцев; наконец, необходимость «гениального» фюрера, ведущего их к мировому господству, — всё это было высказано задолго до прихода в политику Гитлера. Чтобы понять, насколько Гитлер чистый продукт агрессивного германского национализма, насколько не оригинален его «Майн Кампф», приведу несколько типичных высказываний видных идеологов пангерманизма прошлого и даже позапрошлого веков.
Культовая фигура — Клаузевиц, начало XIXвека: «В войне нет предела применению силы. Чувство гуманности не должно притуплять наш меч». Ученик Клаузевица генерал фон Гартман в серии статей, помещенных в «Дейтше Рундшау», 70-е годы XIXвека: «Вражеское государство должно испытать весь ужас, всю тяжесть войны. Это необходимо для сокрушения его энергии и подавления его воли». Председатель Всегерманского союза Генрих Класс, 1912 год: «Размеры той части земного шара, которая ныне принадлежит Германии, не соответствуют потребности немецкого народа. Германия должна вести агрессивную внешнюю политику. Да будет благословенна война — врач наших душ! Говорят о каком-то человечестве, но что это за человечество? Что же, не вышедший из полуживотного состояния русский мужик, противный еврей — все они тоже члены человеческой семьи? Нет, человечество это лишь его высшая раса — германские народы. Германии нужен фюрер — сильный вождь. Терпение, терпение, он придет».
Последняя глава его книги озаглавлена «В ожидании вождя». Эрнст Гассе, 1906 год: «Здоровый национальный эгоизм требует, чтобы мы переставили пограничные столбы на иностранную территорию». Кумир берлинского студенчества второй половины XIXвека Генрих Трейчке, автор классической «Истории Германии XIXвека», сторонник ограниченности суверенитета государства и относительности международных договоров и обязательств: «Макиавелли жертвует правом и добродетелью во имя великой идеи силы единства его народа. <…>Нужно приветствовать самый страшный деспотизм, если он обеспечивает силу и единство родины». Величие войны — одна из основных мыслей этого знаменитого немецкого историка. Интересы Германии оправдывают всё. Война во имя захвата чужих земель священна. Агрессивная политика по отношению к России имела среди националистов гораздо больше сторонников, чем основанное на бисмарковской традиции стремление искать в России опору германской внешней политики.
Видный идеолог пангерманизма Пауль Рорбах опубликовал в 1915 году замечательную по своей прямолинейности и цинизму книгу «Россия и мы», фактически предвосхитил планы Гитлера завоевания России, Украины и Кавказа с их природными ресурсами. Когда читаешь тезисы Рорбаха, полное впечатление, что это одно из выступлений Гитлера перед руководством Рейха. Всё было сказано до Гитлера: раздел России, завоевание Украины и Кавказа (Пауль де Лагард, 1886; Пауль Рорбах, 1915) и приход «великого тирана и военного гения» (Генрих Класс, 1913). Известный немецкий юрист Клаус Вагнер, книга которого «Война» (1906) имела в Германии огромный успех: «Победа должна сопровождаться организацией насильственного переселения низших народов». Еще в самом начале XIXвека один из столпов германской классической философии Иоганн Фихте провозгласил в «Обращении к немецкой нации», что «только немцы имеют право считаться нацией». От Фихте до Шпенглера мысль о мировой гегемонии Германии в различных вариантах и с различными обоснованиями — философским, антропологическим, географическим, историческим, экономическим — возбуждает воображение пангерманистов. Вот — генезис гитлеризма. Вот — его истоки.
Самое простое и наиболее распространенное объяснение всенародной поддержки нацизма, милитаризма: это следствия Версальского договора, территориально обкарнавшего Германию, национальное унижение, наложенная союзниками контрибуция, и, как реакция на всё это, вполне естественный взрыв реваншизма. А иначе как объяснить, что самая образованная нация в мире, нация такой культуры, устраивает ауто-да-фе из книг своих гениев и впадает в состояние массового экстаза при появлении сеющего ненависть истеричного демагога?
Обильно процитировав идеологов пангерманизма, я хотел показать, что не только и не столько дело в национальной реакции на Версальский договор, хотя, конечно, и в нем тоже, и в экономической депрессии, и в недееспособности институтов Веймарской республики. Первооснова глубиннее, историчнее. Гартман, Трейчке, Рорбах и др. проповедовали свои экспансионистские идеи не тогда, когда Германии надо было «вставать с колен», а когда созданный Бисмарком Рейх «поставил на колени» Францию и стал самой мощной, самой динамичной индустриальной европейской державой.
Никоим образом не хочу сказать, что агрессивный национализм, пангерманизм — это феномен только германской политической идеологии и практики. А панславизм ранее или пантюркизм в наши дни (почитайте речи нынешнего министра иностранных дел Турции Ахмета Давутоглу!)?.. Хочу лишь показать интеллектуальную несамостоятельность Гитлера. Откуда что взялось. Еще раз подчеркну: Гитлер был расистом. Сталин не был расистом. Ни у него самого, ни у идеологических пропагандистов его режима не встречаются столь обнаженно ксенофобские, столь откровенно расистские, столь призывно милитаристские высказывания, как приведенные выше пассажи из публикаций классиков пангерманизма, идейно вооруживших Гитлера и служивших идеологической базой нацизма. Как ни превозносил Сталин русский народ в своей знаменитой речи в июне 1945-го на приеме в честь Победы, но ни малейшего умаления роли других народов Союза ни в ней, ни в каких-либо других его выступлениях не содержалось. «Старший брат» и «младшие братья» — члены одной «братской семьи народов».
Центральная тема «Майн Кампф» — «доктрина Lebensraum (лебенсраум — среда обитания. — Прим. лит. ред.)» была копией «теории эвакуации», созданной проповедниками германской экспансии — теоретиками «чистого германизма» Фридрихом Лангом, Клаусом Вагнером и др. еще во второй половине XIXвека. Само по себе переселение народов — это не ими и уж никак не Гитлером придумано. Старо как мир. И в древности, и в новой истории сколь угодно примеров массовой депортации. И Сталин занимался немало такого рода «демографической инженерией». Но планы Гитлера впечатляют невиданными в истории масштабами, типичной немецкой тщательностью и глубиной проработки: 150 миллионов немцев volksdeutsche (фольксдойч — в фашистской Германии лицо немецкой национальности, проживающее за пределами рейха. — Прим. лит. ред.) расселяются на плодородных земли Украины и юга России, 30 миллионов славян подлежат уничтожению, а остальные превращаются в рабов и т. д. Бредовая фантазия — где это он мог набрать столько volksdeutsche?
Но что касается другой его жизненной цели — уничтожения под корень европейского еврейства, то это оказалось не фантазией. Хотя германский национализм был органически связан с антисемитизмом, но до «окончательного решения еврейского вопроса», до холокоста, что в древнегреческом означает «всесожжение», до Гитлера не доходили даже самые отпетые юдофобы. Не буду углубляться в объяснение симбиоза германского национализма и антисемитизма, а тем более в такую хорошо изученную тему, как антисемитизм в Германии. Как завещал Козьма Прутков, гляди в корень. Начинать надо с Лютера, проповеди которого брали на вооружение и Гитлер, и Геббельс. Где-то вскоре после войны родоначальник экзистенциализма, автор «Общей психопатологии» и «Психологии мировоззрений» Карл Ясперс беседовал с американским писателем (не помню, с кем именно), который попросил его объяснить причины столь массового проникновения нацизма и антисемитизма в сознание народа, создавшего такую великую культуру. Ясперс прервал его: «Да бросьте вы! Этот дьявол давно сидит в нас. Хотите взглянуть на источник?» — и достал с книжной полки книгу Лютера «О евреях и их лжи» (Von den Juden und ihren Lugen). — Вот он. Здесь уже вся программа».
Но великий революционер-реформатор и лютый юдофоб Лютер не был расистом; он был терпим по отношению к евреям, принявшим христианство; он призывал к уничтожению еврейского образа жизни, сожжению синагог, но не к их физическому уничтожению. Это был не расовый, а, если можно так выразиться, теологический антисемитизм. У германских националистов XIXи начала XXвеков были более земные причины для антисемитизма. После эмансипации евреев Наполеоном произошел мощный вброс еврейского интеллекта во все сферы германской социальной жизни: в науку, литературу, музыку, медицину, финансы, торговлю. И во многих сферах евреи успешно конкурировали с неевреями, занимая зачастую лидирующие позиции. И роковой для германских евреев фактор — их активное участие в политической жизни Германии, в революционных движениях левого толка. Достаточно вспомнить коммунистический «Спартак» с лозунгом «Вся власть советам», возглавляемый евреями Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. Впрочем, на эту тему столько написано! Развивать ее здесь, в формате блогосферы, который я и без того уже нарушил, не стоит.
В упомянутом новом германском телесериале центральное место уделено главной страсти Гитлера — его всепоглощающей ненависти к еврейству. Ненависть вообще была глубоко заложена в его психику. Геббельс о Гитлере в дневнике за 1926 год: «Он замечательно сказал, что бог наградил нас способностью ненавидеть наших врагов; ненависть — это божий дар».
Гилберт Честертон, разобранный на цитаты гениальный парадоксалист и автор «Патера Брауна», мудро заметил, что не любовь, а ненависть объединяет людей, и, думаю, Гитлер инстинктивно понимал это. Сталин тоже был антисемитом. Но совсем не похожим и в этом на Гитлера. Совсем не похожим. Пожалуй, ни в чем так не проявилась разница между ними, как в этом вечном вопросе. Думаю, что ни тот, ни другой не были в состоянии понять, что такое управляемая цепная реакция, но Сталин, по получении письма Иоффе–Кафтанова о возможности использования ядерной энергии для создания атомной бомбы, думаю, не интеллектом, скорее — интуитивно не то что понял, а, скорее, почувствовал, что на это стоит поставить, и осенью 1942-го подписал Распоряжение ГКО начать работы по урановой проблеме с выделением необходимых ресурсов. А Гитлер, как ни пытался Шпеер убедить его в необходимости поддержки уже ведущихся работ по созданию атомной бомбы, не согласился с ним. В его представлении ракеты ФАУ-2, 3, 4 были предельно эффективным оружием, способным изменить ход войны и заслуживающим концентрации научных и промышленных мощностей Рейха. Это было доступно его пониманию. На большее его воображения не хватало.
Но дело было не только и не столько в материальных возможностях. В его сознании, с подачи пропагандистов «арийской физики» нобелевских лауреатов Ленарда и Штарка, прочно закрепилось, что теоретическая, ядерная физика, все ее достижения, теория относительности — всё это «еврейская физика», «всемирный еврейский блеф» и пр. и пр. О гонениях на Эйнштейна, об изгнании из германских университетов евреев-физиков и математиков, об их эмиграции в Америку, где они инициировали «Манхэттенский проект», и об их ведущей роли в нем тоже много написано.
Сталин был не меньшим мракобесом, чем Гитлер. Достаточно вспомнить разгром генетики в 1948-м, гонения на «лженауку» кибернетику. Да и статьи, разоблачающие «реакционное эйнштейнианство», публиковались в 30-х годах в агитпроповских философских журналах.
Разгром Еврейского антифашистского комитета, кампания против «космополитов», наконец, «дело врачей» — всё это было. Но всё это диктовалось в большей степени не собственно антисемитизмом (хотя и этот элемент, по свидетельству Светланы Аллилуевой, присутствовал), а теми или иными политическими, ситуативными факторами. Никто, на мой взгляд, лучше историка-архивиста Геннадия Васильевича Костырченко в книге «Тайная политика Сталина» не показал, что антисемитизм в политике Сталина был инструментом, а «не самодовлеющей проблемой или целью политики». И это отличало его от Гитлера.
Бессмысленно пытаться понять степень и объяснить истоки антисемитизма Сталина. Не думаю, что еврейство его политических врагов Троцкого, Зиновьева, Каменева и многих других членов оппозиции повлияло на него в этом смысле. А Бухарин, Рыков, Томский, Смирнов и множество других его противников — не евреев? Среди самых приближенных, самых доверенных, самых надежных были и Мехлис и Каганович. И среди «красных директоров» эпохи индустриализации, выдвиженцев Сталина, было полно евреев. А сколько евреев назначал он на ключевые позиции в оборонной сфере! В самый критический период войны наркомом производства боеприпасов был еврей Ванников, а наркомом танковой промышленности — еврей Зальцман.
В то время как Гитлер, презирая теоретическую, «эйнштейновскую» еврейскую физику и провозгласив исключительность «арийской физики», вынудил эмигрировать практически всех евреев-физиков, химиков, математиков, составлявших цвет германской науки, а германская наука тогда была самой сильной в мире (Германия доминировала в физике, химии и математике), Сталин, встревожившись после получения доложенной ему агентурной информации о Манхэттенском проекте, озаботился привлечением ведущих ученых, физиков-теоретиков к атомному проекту. Национальной принадлежности их не придавалось значения. Когда дело касалось обороны, вооружений, тогда не было для него «ни эллина, ни иудея». И действительно, «иудеев» среди создателей атомной бомбы, а затем и водородной, как и в других отраслях вооружений, было немало: научный руководитель атомного проекта (после смерти Курчатова) академик Юлий Борисович Харитон, вместе с Харитоном впервые осуществивший расчет цепной реакции деления урана академик Яков Зельдович, нобелевский лауреат Лев Ландау, основоположник динамической физики высоких давлений Лев Альтшулер и др. Не стану перечислять и всех создателей вооружений, «капитанов» оборонной промышленности и конструкторов, таких как Ванников, Лавочкин, Гуревич, Черток, Миль, Нудельман, которым доверял и которых по заслугам награждал Сталин. Это долго и об этом тоже много написано. Сталин до предела использовал их творческий потенциал, и отдача была колоссальной.
Многие, как другой Юлий Борисович — физик-теоретик Румер, соавтор Ландау, работавший у Резерфорда в Кавендишской лаборатории, ставший затем по рекомендации Эйнштейна ассистентом Макса Борна в Геттингенском университете в 1920-е—30-е годы и сделавший там фундаментальное открытие канонических структур молекул, с предельной отдачей трудились на войну в «шарашках».
Гитлер же был органически, ни ради каких-либо самых что ни на есть личных, политических, военных выгод и соображений, не способен допустить участие не только еврея, но получетверть-еврея в сферу его личных или национальных интересов. (Но всё же в одном случае он изменил себе: он знал, что бабушка Гейдриха Сара Гейдрих была еврейка. Гейдрих знал, что это известно Гитлеру, знал, что у Гиммлера в сейфе досье на него, содержащее этот ужасный компромат. И опытный душевед Гитлер именно Гейдриху поручил осуществление холокоста. И не ошибся. Что же касается обнаружения еврейства в родословной самого Гитлера, о чем немало написано, то они, на мой взгляд, вряд ли заслуживают доверия.) Он, как известно, был вегетарианцем, притом гурманом-вегетарианцем. Траудл Юнге, личный секретарь и любимица Гитлера, вспоминает (Traudl Junge, UNTIL THE FINAL HOUR Hitler's Last Secretary), что он очень ценил своего повара — женщину, присланную ему из Вены, непревзойденного мастера вегетарианской кухни. Но когда Гиммлер сообщил ему, что в ней есть какая-то доля еврейской крови, Гитлер немедленно пригласил ее, тепло поблагодарил, но сказал, что вынужден с ней расстаться, ничего, мол, не может поделать.
Антисемитизм вечен, неизлечим, многообразен по формам и степени. Не мне, дилетанту в масспсихологии и социологии, углубляться в этот феномен, тлеющий в массовом сознании разных народов, периодически взрываясь, становясь центральной темой политической жизни, как в случаях «дела Дрейфуса» во Франции или «дела Бейлиса» в России. Так много об этом написано! Гитлер был убежден, что не классы, а расы — двигатель исторического процесса. Увлечение идеями расовой чистоты было так же распространено в годы молодости Гитлера, как в наши дни борьба за чистоту окружающей среды, и поклонники идей расового превосходства арийцев были во множестве в Германии и в Австрии. Гитлер ментально был взращен на этой почве. Три германокультурных еврея — Маркс, Фрейд и Эйнштейн — были носителями еврейской «бациллы» (именно так он и называл это), отравляющей германскую кровь, дух и культуру, и очищение от нее было его конечной целью. Гитлер восхищался евреями в негативном смысле. Он говорил об их спаянности, их расовой чистоте, о способности проникновения этой «бациллы» в другие этнические организмы. Он параноидально улавливал еврейские черты, вглядываясь в лица, в портреты и фотоснимки. Личный фотограф и старый друг Гитлера Хейнрих Хоффман пишет в мемуарах (Heinrich Hoffman, Hitler Was My Friend), что Гитлер включил его в состав свиты Риббентропа, когда тот отправился в Москву заключать пакт Молотова–Риббентропа, со специальным заданием: сделать в разных ракурсах несколько фотографий Сталина, чтобы он, Гитлер, по ним мог определить, присутствует ли «еврейская кровь у советского лидера». Хоффман выполнил это поручение, и Гитлер удостоверился в нееврействе Сталина.
В секретных дневниках (SPANDAU The Secret Diaries) любимец и конфидент Гитлера, его архитектор и министр вооружений Альберт Шпеер, приговоренный Нюрнбергским трибуналом к двадцатилетнему заключению и проведший все двадцать лет в берлинской тюрьме Шпандау, вспоминает один эпизод, относящийся к концу ноября 1942-го. Шпеерпишет, чтоэтототносительнонезначительныйэпизодраскрываетсуть, состояниеГитлера («…if I were to describe a single scene in which he was everything at once and his many faces really merged into one, I think of a relatively minor incident, nothing more than a walk in the snow»). В этом эпизоде Гитлер предельно и спонтанно выявил то, что абсолютно владело им, обнажил главную, руководящую им страсть. Фанатичная одержимость, всепоглощающая ненависть к еврейству, видение в евреях источника всех его и Германии бед и отсюда цель — уничтожение этого вечного зла, главного препятствия на пути к достижению его цели. Этот монолог Гитлера очень хорошо запомнился Шпееру. Он вспомнил его, будучи в преклонном возрасте, а в старости, как известно, многое далекое отчетливо возникает в памяти.
Это было время надвигающейся сталинградской катастрофы, усиливающихся бомбежек Германии, наметившегося поражения в Африке (прорыв Монтгомери к Эль-Аламейну). Углубляющаяся депрессия владеет фюрером. Йодль на Нюрнбергском процессе сказал, что в это время Гитлер осознавал, что война не может быть выиграна. Угрюмый, он покидает ставку в Восточной Пруссии и устраивает себе передышку: на несколько недель приезжает в любимый Бергхоф и вызывает туда Шпеера. Он любит прогулки с ним, во время которых выговаривается. С ним, единственным из соратников, он так откровенен.
Как в «волшебной камере» героя «Театрального романа» Булгакова вижу эту прогулку, как ее описал Шпеер. Мрачный, темный зимний снежный день, мрачный подавленный фюрер, мрачные сводки с фронтов. Двое бредут в сопровождении любимой собаки Гитлера Блонди в направлении к Чайному домику — месту его отдохновения. На Гитлере старая велюровая шляпа, мешковатый дождевик, в руках трость (есть фотография одной из таких их прогулок вдвоем, откуда я это и взял). Поначалу их сопровождает Борман, но Гитлер сказал, чтобы он ушел и оставил его вдвоем со Шпеером. Сначала он угрюмо молчит. Вдруг поворачивается к Шпееру, как бы ища его молчаливого сочувствия: «Я хочу поговорить немного». Замолкает. Через несколько минут взрывается: «Как я ненавижу Восток, ненавижу снег, ненавижу зиму, не могу видеть снег!» (Шпеер вспоминает, что Гитлер не раз говорил ему и другим членам антуража, как ненавидит войну, как страдает оттого, что он обречен судьбой воевать всё время («how he was suffering because fate was forever forcing him to do nothing but wage war»). Внезапно он останавливается и, опершись на трость: «Шпеер, вы мой архитектор. Вы знаете, что я всегда хотел быть архитектором». Его голос падает, будто он обессилел. «Мировая война (он имеет в виду первую. — Б. Р.) и криминальная Ноябрьская революция воспрепятствовали этому. Иначе я был бы сегодня ведущим германским архитектором, как вы теперь. Но евреи! Девятое ноября (провозглашение республики 9 ноября 1918 г. — Б. Р.) было следствием их заговора». Шпеер вспоминает: «Старый, уже побежденный человек стоял здесь, в снегу, беспомощно выговаривая накопившуюся горечь, отравляющую его ненависть, ярость». Он возбуждается, впадает в раж. Голос усиливается, переходит в стаккато: «Это сделали евреи. Они организовали саботаж с поставкой боеприпасов! В моем полку сотни солдат были убиты. Евреи сделали так, что я пошел в политику.» Шпеер чувствовал, что Гитлер начал эту прогулку только для того, чтобы отвлечься от давящих на него сводок с фронтов. Сначала он и не думал о евреях, но снег, очевидно, навел его на мрачные мысли о восточном фронте, и, чтобы уйти от них, он переключил свою ненависть на своих извечных врагов, которые были причиной всех бед и всех неудач. За долгие годы тесного общения и доверительных разговоров, пишет Шпеер, он никогда не осознавал с такой ясностью, насколько абсолютно доминировали евреи в сознании Гитлера как объект ненависти, в который привычно было канализировать весь негатив («how absolutely essential the figure of the Jew was for Hitler — as an object of hatred and at the same time an escape»). И, вспоминает Шпеер, сейчас, под впечатлением всех поражений на фронтах, пришло осознание, что война проиграна. И этого, опять же, добились евреи.
А вот другой эпизод, это уже о Сталине. Конец 1952-го, «дело врачей» и «борьба с безродным космополитизмом», усиливающиеся слухи о готовящейся депортации евреев в Сибирь, иными словами, разгар развернутой Сталиным антисемитской кампании. А дальше из дневника Константина Симонова «Глазами человека моего поколения» (АПН, 1989). В кабинете Сталина в Кремле заседает Комитет по присуждениям сталинских премий в области литературы и искусства. За длинным столом сидят члены комитета, а Сталин, как обычно, расхаживает вдоль стола, раскуривая трубку. «Когда начали обсуждать роман Ореста Мальцева Югославская трагедия, Сталин задал вопрос:
— Почему Мальцев, а в скобках стоит Ровинский? В чем дело? До каких пор это будет продолжаться? В прошлом году уже говорили на эту тему, запретили представлять на премию, указывая двойные фамилии. Зачем это делается? Зачем пишется двойная фамилия? Если человек избрал себе литературный псевдоним — это его право. <...> Человек имеет право писать под тем псевдонимом, который он себе избрал. Но, видимо, кому-то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, подчеркнуть, что это еврей. Зачем это подчеркивать? Зачем это делать? Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?»
Симонов добавляет, что Сталин «говорил очень сердито, раздраженно...» И Симонов, который не раз наблюдал Сталина, заключает: «Способность быть большим, а может быть, даже великим актером была присуща Сталину и составляла неотъемлемую часть его политического дарования» (запись от 27 марта 1979 г.). Да уж, действительно, лицедей он был великий. Для эпитафии ему можно было бы слегка перефразировать предсмертные слова императора Нерона, такого же, по историческим меркам, как он, душегуба: «Какой великий актер умер!»
«Призрак [сталинизма] бродит по [России]». Горячая тема — возможность второго пришествия «37-го года». Как не вспомнить затертый от употребления афоризм Маркса из 18 брюмера Луи Бонапарта: «Все великие исторические события и личности появляются дважды. Первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса». Современная российская реальность ни по каким условиям не схожа с той, какая была в 1930-х. Да и личность постановщика той «трагедии» неповторима. Как, впрочем, и личность его партнера на политической сцене той эпохи. В истории такие вивисекторы человечества — все-таки редкое явление. Иван Петрович Павлов сказал как-то, что, проводя вивисекцию над животными, он «испытывал тяжелое чувство сожаления, что является палачом живого существа». Этим двум действительно палачам вряд ли было знакомо сожаление по поводу загубленных ими миллионов «живых существ».
