, 
Как Асанали Ашимова сделали врагом собственного народа
16 декабря 1986 года народный артист СССР Асанали Ашимов с режиссерами Кадыром Жетписбаевым и Сериком Жармухамбетовым должен был лететь в Москву. Он – сдавать картину «Полынь», они – «Турксиб».
Асанали Ашимов
– Возвращаясь в тот день в 11 утра из киностудии, на площади Брежнева я видел небольшую толпу людей, – вспоминает артист. – Но голова была занята другим – как побыстрее собраться в дорогу и успеть в аэропорт. Забежал домой, тут как раз Саги пришел с репетиции. Вместе с ним были его друзья. Сын сказал, что они собираются на площадь. Эта информация проскочила у меня мимо ушей. Я думал только о том, как не опоздать к самолету.
Прилетели в Москву, а вечером в гостинице нашего постпредства слышим по радио страшные новости: в Алма-Ате бесчинствующие хулиганы, накачанные алкоголем и наркотиками, прикрываясь националистическими лозунгами, убивают мирных людей – беременных женщин, стариков и детей, поджигают машины. Первая мысль: Саги! Он же говорил, что пойдет на площадь. Кинулся звонить, а связи нет. Ее не было до 22 декабря. Улететь домой тоже было невозможно: все гражданские рейсы отменены, в Алма-Ату вылетали только самолеты с военными. Позже говорили, что в казахскую столицу были отправлены несколько спецдивизионов, где служили одни сироты. Перед солдатами без роду и племени была поставлена задача – подавить бунт.
Было тревожно и страшно, но я все равно не верил, что власти пойдут против народа. В Москве отношение к нам, представителям Казахстана, в те дни резко изменилось. Даже старухи-вахтерши, которые работали в постпредстве, шипели вслед: «Бандиты!», в ресторанах нас не хотели обслуживать.
Когда, наконец, 23 декабря мы прилетели домой, то первое, что я услышал от людей на улицах: как же вы, Асанали-ага, могли пойти против своего народа?!
Оказывается, 17 декабря в газетах вышло обращение к народу, где известные в республике люди осуждали события, происходившие 16-17 декабря на площади Брежнева. Среди прочих подписей была, и моя (?!).
Я, естественно, кинулся писать протесты, но никто их не публиковал. Я требовал, чтобы мне организовали встречу с общественностью. Но удалось выступить только перед коллективом АХБК. Эту встречу мне помогли организовать хорошо относившиеся ко мне люди из ЦК.
Саги, к счастью, уцелел в тех событиях благодаря другу нашей семьи – офицеру КГБ, который стоял в оцеплении. Он по праву старшинства просто прогнал моего сына с площади.
И один, оказывается, в поле воин
Инженера-энергетика Прикаспийского горно-металлургического комбината Сагина Тажикенова назначили директором Центра автоматизации и информатики Минэнерго КазССР весной 1986 года. А через 9 месяцев грянул декабрь.
Сагин Тажикенов
– Хотя в кармане и лежал партбилет, к политике я никогда никакого отношения не имел, – рассказывает он. – Так это трагическое событие и прошло бы мимо меня, если бы не вышел приказ по министерству: всех, кто 16 и 17 декабря не работал, считать не просто прогульщиками, а выяснить, не были ли они причастны к «событиям». У одного моего товарища 16 декабря сын попал с аппендицитом в больницу, и его, естественно, не было на работе. И начались издевательства! На собрании трудового коллектива товарища прессовали с 6 до 8 вечера в триста ртов. Один замминистра договорился до того, что обозвал его «черномазым».
Когда министр подвел итог: «Ну что заканчиваем?», – поднял руку я. Я был на хорошем счету, и он встрепенулся: «Ну, ну, товарищ Тажикенов!».
А я сказал то, чего он совсем не ожидал: «Мне стыдно! Ведь он принес справку, что у него болен ребенок, а вы ее не видите, потому что охвачены шовинистическим угаром»».
Собрание, забыв про прогульщика, накинулось на меня. Министр подскочил: «Это кого я принял на работу?! Ты кого защищаешь?». И уже отдавал распоряжения начальнику управления кадров и секретарю парткома: «Собрать бюро, исключить из партии, уволить…».
Меня тоже уже трудно было остановить: «На каком основании? Я не с улицы пришел, а вы не заведующий складом по выдаче партбилетов!».
И вдруг, выйдя к трибуне, рядом со мной встал начальник секретного отдела. Кажется, его звали Владимир Иванович Колесников.
– Я горжусь, что из 300 сидящих в зале нашелся один порядочный человек, – сказал он. – Я обещаю: никто его не сможет ни уволить с работы, ни выгнать из партии, пока я сам здесь.
Когда собрание, наконец, закончилось, он пригласил меня в свой кабинет. Просматривая список членов партбюро, деловито сообщил: «Двое из пяти мои. Прикроют».
Заседание бюро начиналось на следующий день в 10 утра, а в 9 меня вызвал министр. Обычно, когда я заходил к нему, он выходил навстречу и, как инженер инженеру, крепко пожимал руку. В этот раз, сухо поздоровавшись, сказал: «Сейчас будет заседание партбюро. Извинись перед Юрьевым (замминистра, автор эпитета «черномазый»), и я все отменю». – «Виктор Тихонович, но мне не за что извиняться».
– «Ну смотри, я тебя предупредил».
Самое интересное началось на партбюро. Одним из его членов был однорукий фронтовик, в годы войны майор управления контрразведки СМЕРШ (сокращенное от «смерть шпионам»). В министерстве он занимал пост начальника канцелярии, мы каждый день встречались. Но здесь, видимо, сработала его СМЕРШевская хватка и склонность к допросам. Когда он выкрикнул: «Фамилия?!», я был поражен. «Вы что, не забыли мою фамилию?».
– «Фамилия?!»
Когда прозвучал окрик: «Родители?!», я сказал: «Отец погиб на фронте».
– «На каком фронте?!»
И тут в груди что-то встрепенулось: «Мне кажется, это вы его расстреляли».
– «Как это?! Почему – я?!»
– «Когда мой отец-пехотинец шел на передовую, он знал, что сзади такие, как вы, ставят заградительный огонь».
Майор, схватившись за сердце, упал. Все вскочили, забегали. Кто-то заорал: «Сволочь! Ты убил его!».
Бюро в тот день не приняло никакого решения. Но уже все энергетики знали, что Тажикенов пошел против большинства! И где я ни появлялся, везде – кто тайком, кто открыто – пожимали руку.
Меня вызывали несколько месяцев на партийные собрания, и все никак не могли решить, что со мной делать. Народ к этому времени пришел в себя, никто не хотел голосовать против исключения из партии. Через 9 месяцев решили объявить общественное порицание за нетактичное поведение на собрании коллектива без записи в трудовую книжку.
